Л. Мангупли. ПАМЯТИ ЭДУАРДА ФИШЕРА

Редко открываю свои собственные книги. В основном, это делаю тогда, когда необходимо вернуться к той или иной странице за справкой или по какому-то иному поводу.

Значительная часть книжных страниц — это интервью, взятые у людей разных профессий, интересов, увлечений… Но вот случился печальный повод — ушёл из жизни наш замечательный поэт и писатель Эдуард Фишер. Нет душевных сил и не найти нужных слов, чтобы написать о нём так, как он этого достоин. И потому нахожу в своей книге «Откровение» интервью, взятое у нашего друга по Хайфскому литературному объединению «Анахну», члена СРПИ Эдуарда Фишера. Перечитав его, предлагаю и вам сделать то же самое.

Лариса Мангупли

«НАЙТИ СВОИ, ПОЮЩИЕ ДЕРЕВЬЯ»

Наедине со всеми и с поэтом, писателем Эдуардом Фишером

Чтобы лучше понять моего собеседника, надобно прочитать все его книги – и поэзию, и прозу. Сегодня Эдуард не может точно сказать, из скольких тысяч поэтических строф сложились его стихи, сколько часов, дней и лет душу терзали воспоминания, пока писал он свои повести и рассказы. Потому что его годы – «что честные черновики». Они и в самом деле такие. Его повести, поэмы и стихи не оставляют никакого сомнения в том, что каждое слово в них, каждая мысль продиктованы сердцем. А сердце это вместило в себя так много радости, боли, печали и любви! Кажется, всего этого хватит с лихвой, чтобы написать ещё не одну книгу. Их уже двадцать пять. Большинство написано в Израиле. Недавно увидели свет ещё три сборника стихов: «Запах земли», «Анатомия души» и «Попытка исповеди». Думаю, если писатель исповедуется перед читателем, то читатель оказывается в роли некоего духовника, который эту исповедь принимает. Согласитесь, дело ответственное.

В один из сборников Эдуард поместил поэму «Едвабне», которую снабдил таким предисловием: «Едвабне»… Неудобное, будто сотканное из речной зяби, слово. Оно возникло на слуху совсем недавно, как тлеющая головёшка из давно погасшего костра. Маленький чёрный кружок на карте Польши. Совсем маленький. Сумевший вместить в себя всего-то 1600 оборванных человеческих жизней… Для погромщиков Едвабне – это были не человеческие, а – «жидивские»… Старшая сестра моей мамы, тётя Эстер, с мужем и четырьмя детьми до войны жила в этом, тогда еврейском местечке. После войны считалось, что всё еврейское население Едвабне уже 24 июня 1941 года уничтожили фашисты. И совсем недавно стало известно (из книги Абраха Куна «Страх» – единственного свидетеля, тогда семилетнего ребёнка), что польские бандиты вилами, косами, топорами загнали в овин под соломенной крышей «жидов», обложили соломой, ворота подпёрли кольями и подожгли… А немцы стояли в стороне и улыбались. Рядом на лужайке польская детвора играла детскими головами… в футбол… Хочу, чтобы знали все! Такое же злодеяние совершили 10 июля 1941 года погромщики украинского местечка «Дунаевцы»…»

Тема войны присутствует во многих произведениях писателя. Стремительно разворачиваются описанные им события в повести «Дорога в никуда». Стремительно потому, что речь идёт тоже о военном времени. Однако мы почти не видим страшных картин боёв. Линия фронта где-то далеко за лесом. И всё основное действие повести происходит в лесу, где оказывается группа школьников – победителей соревнования по служебному собаководству. После трёх лет обучения собак ребята привозят их на пограничную заставу у небольшого литовского городка. Здесь и застаёт их война. Когда немецкая авиация разбомбила заставу, несколько подростков и женщин с грудными и малолетними детьми из семей пограничников оказываются вне выбора. В чём стояли, в том и ушли в лес. Без запаса необходимой одежды, без еды и воды… Многое перенесли эти несчастные люди по дороге к линии фронта, куда пытались дойти в течение полутора тяжких лет. Они скрывались от фашистов, «прочёсывающих» лес, мучились от холода и голода, помогали друг другу и всё же умирали то ли от немецкой пули, то ли от истощения, а бывало – и от предательства тоже. Лишь одной девушке Кате и её верному другу Рексу удалось выжить в этой тяжелейшей схватке со смертью и пробраться к линии фронта, к своим…

Казалось бы, давно перевернуты последние страницы книг, а чувство боли и сострадания к героям повестей, поэм и стихов Эдуарда Фишера всё не покидает меня. И по-хорошему удивляет то, что автор пишет о людях с неподдельной любовью и даже нежностью, как написал бы, наверное, о своих собственных детях. И в этом чувствуется его дар не только писателя, но и педагога. Это дар учителя, каковым он себя чувствует, дар, который, видимо, даётся свыше. Количество его стихов, поэм и повестей поражает. А когда заходит речь о его необыкновенной работоспособности, он, то ли шутя, то ли серьёзно, говорит: «Это вы – молодые, а в мои-то годы спешить надо…».

Пока была наедине с книгами Эдуарда, не переставала мысленно вести с ним диалог и поняла: наша реальная встреча может оказаться интересной и для тех, кто пока ещё не знаком с поэтом и писателем. Напросилась к нему в гости. А вас, дорогие читатели, прошу стать как бы соучастниками нашей беседы, чтобы мы вместе смогли принять исповедь писателя, понять анатомию его души, проникнуть в его духовный мир и почувствовать ту внутреннюю силу, которая способна вести за собой.

– Поражаюсь, Эдуард, силе вашего воображения, силе, которая заставляет меня переживать вместе с Вами. В чём она?

– Наверное, в достоверности того, о чём пишу. Может быть потому, что всё, о чём пишу, связано с самой жизнью – и прошлой, и настоящей. А так как прошлая была довольно шипастая, начиная с моего рождения, то и в стихах много боли и грусти. Порой, когда пишу, слезу пробивает. Так что, думаю, моя сила – в правде.

– И, видимо, в работе души тоже, той работе, которой, в общем-то, и определяются способности человека, его желание делиться своими мыслями?

– Мой принцип – никогда ничего не выдумывать и «не играть в поэта», не пытаться удивить красивым словом или фразой. Ориентируюсь в основном на классику. Мне, например, не было нужды что-то сочинять, придумывать, когда писал поэму «Хлебная деревня». Она вошла в мою книгу «Корни». Представьте: военное время – сорок второй год. Мужчины на фронте, рабочих рук не хватает. Меня, десятилетнего мальчишку и моего друга Кольку отправляют в, так называемый, литейный цех, разместившийся в лесу, в приспособленном сарае. В котле, встроенном в печь, мы выплавляем маслёнки для самолётов. Недосыпаем, мучает голод. И после работы, перед выходным днём мы вместе с Колькой пешком отправляемся в его деревню, что в двадцати километрах от моего города Руза. Своё село Косино мой друг называет хлебной деревней, и я мечтаю там отъесться. Но довольствуемся мы лишь лепёшкой, испечённой из жмыха… Вот вам и «хлебная деревня».

– Эдуард, понятно, что душе, перегруженной тем, что пришлось пережить, необходимо поделиться. В одной из Ваших новых книг как раз и делается попытка исповеди. В разделе «Иерусалимская соната» есть стихи о распрях и катастрофах, что несут с собою гибель людей. Это болью отдаётся в стихотворениях: «В метроните», «Снайпер», «Война», «Убитая роща», в цикле стихов о событиях на Украине. Теме родного дома тоже отведён большой раздел. Запомнились две строчки, с которыми Вы обращаетесь к птице, улетающей в чужие края: «Меня зовёшь в полёт, да я не твой птенец…».

– Чувство дома у меня очень сложное. Вот, казалось бы, живу я в своей родной стране. Мне хорошо здесь. Пишу, о чём хочу. Но вот ведь какая штука: некая невидимая стена не позволяет мне раствориться в этой стране…

– С чем это связано?

– Не знаю, может быть, с тем, что я недостаточно понимаю ортодоксальную часть населения Израиля и потому не воспринимаю её. Меня раздражает порой высокомерие тех местных израильтян, которые ставят репатриантов ниже себя.

– Понравилась мне Ваша строфа: «Стоят деревья на юру ветров,/ Хранят свои напевы и поверья…/ Но ты среди безмолвия стволов/ Найди свои – поющие деревья…/. Вы нашли свои?

– Моё поющее дерево – это стихи. Знаете, в наших рузовских краях было старинное поверье, будто среди деревьев есть то, которое поёт. И если услышишь это пение, то в жизни тебе непременно повезёт. Мне кажется, что я услышал его. И когда-то написал об этом стихи. И сейчас я понимаю, что поющие деревья – это мы сами. Так что в народном поверье теперь есть и моё слово.

– «… А слово – /Всей Земли венец…/ Его убьют – / Поставят свечки…/ И разговор ведёт свинец…» – так Вы написали в одном из своих стихотворений…

– Да, потому что слово – это магическое оружие. Всё начинается со слов. И отношения между людьми, между странами тоже складываются из слов. Но если в ход идёт оружие, то нечего мечтать о мире.

– Но люди этого не понимают… Вот если б Вы стояли во главе нашей страны, то как обуздали бы террористов?

–Трудно сказать, но старался бы не допустить войны.

– В стихах, объединённых темой «Поле жизни», Ваши исповедальные ноты звучат наиболее пронзительно. Вы как будто сомневаетесь, по правильной ли дороге жизни идёте: «… В изломанном пути/ Так не просто/, Нет, совсем не просто/ На большой Земле себя найти…». Читатель, знакомый с Вашим творчеством, засомневается в том, что Вы не нашли себя…

– Тут сложный вопрос. Найти себя – это как бы удовлетворить собственное «Я». У меня есть стихи – и это уже положительный момент. Правда, я не построил дом и не посадил дерево… Но не потому, что не хотел, а так складывались обстоятельства. Кто знает, может, если не нашёл бы себя в стихах, то, вероятно, нашёл бы в чём-то другом. Например, в музыке. Будучи ещё мальчишкой, страстно хотел играть на скрипке. И отец нашёл возможность купить мне маленькую скрипочку, платить учителю пения Семёну Семёновичу Савельеву, который стал давать мне первые уроки музыки. Но… Во время оккупации Рузы наша семья ютилась в маленькой комнатушке, а в большой поселились три немецких офицера. Как-то под вечер достал я скрипку и стал старательно выводить мелодию песенки «Светит месяц, светит ясный». В этот момент озлобленный немец выбежал из комнаты, выхватил из моих рук скрипку и разбил её о печь. Так была похоронена моя мечта стать скрипачом. Но абсолютный музыкальный слух у меня остался.

– Да, мир наш, к сожалению, жесток. Иначе Вы бы не написали: «Держись же, звёздочка,/ Держись за царство звёздное./ Здесь, на Земле,/ Бесценна жизнь –/ Как пыль дорожная…». Навеяно настроением или есть такое убеждение?

– Каждый из нас не может не понимать, что жизнь человеческая, действительно, как пыль дорожная. Не ценится она. Если бы ценилась, то строили бы не ракеты и атомные бомбы, а занимались бы здоровьем людей, не жалея на это денег. Может, боятся перенаселения?.. Во что, например, ценится сегодня человеческая жизнь в горячих точках?..

– Конечно, душа болит. В одном из своих стихов Вы пожелали «… камнем стать. И жить, как он – века…», потому что: «Не знает камень боль тревог/, Что значит жизнь и смерть…/ Вот только вряд ли я бы смог/ Душой окаменеть…». Когда Вас обижали, как Вы защищались?

– Помню ещё довоенное время. Был у нас такой Петька Минаков – верзила, вдвое выше меня и старше. Так всё подразнивал меня за мою картавость и еврейство. Долго терпел я, а однажды запустил в него камнем – и в лоб попал. Кровь потекла. Мама меня отругала, а отец сказал: «правильно сделал, сынок. Надо уметь защищаться». С тех пор меня никто не обижал.

– Вот Вы говорите: «Всю жизнь – ступени!/ Ступень – не камень,/ Ступень – страница./ Её заполнить обязан ты». Чем намерены свои «ступени» заполнять? Есть ли ещё невысказанное? Хотя прочитала у Вас: «… На склоне дня/ Я понял:/ Жизнь и суть людская/ Остались тайной для меня…». Будете пытаться разгадывать эту тайну?

– В чём тайна? Главное – это человеческая душа. Правда, чужая душа – потёмки. Для меня не существует проблемы искать темы. Они приходят ко мне с моим настроением, то есть тогда, когда у меня на душе тепло или холодно, весело или грустно. Темы приходят с мелодиями, которые постоянно звучат во мне. Вот уже много лет они не покидают меня. Напишу стих-заготовку – и оставлю. Пусть отлежится. А под настроение возьму и допишу.

– Многие Ваши произведения можно назвать исповедью. Почему именно одну из ваших новых книг Вы приравниваете к исповеди? Это связано с возрастом? Кстати, примите комплимент: в свои «за восемьдесят» Вы прекрасно выглядите.

– Спасибо. Но книга эта – лишь попытка исповеди, попытка выдать какие-то тайны своей души. Это, скорее, раздумья. Ни в одной моей книжке нет неправды.

– А в каком возрасте Вы чувствовали или чувствуете себя в наиболее творческой форме?

– В по-настоящему творческой форме почувствовал себя, переехав в Израиль. До этого я не мог даже произносить слово «родина». А настоящий поэт не может создавать произведения без чувства Родины. В шестидесятые годы я перестал писать стихи для взрослых. А если и писал, то не о патриотизме, а такие строки, которые воспевали человека труда, человека-созидателя.

– Выходит, что там не сложилась бы Ваша творческая судьба так, как здесь?

– Безусловно. «Считал, живу с родным народом, да он не взял меня в родню…». Уже здесь, в Израиле, я написал поэму «Овраги». Эпиграфом к ней взял слова из Торы: «Проклинающие тебя – прокляты». На сайте «Стихи. ру» на поэму было более четырех тысяч отзывов, а в одной из львовских школ по ней поставили спектакль.

– Недавно перечитала эту поэму – мурашки по телу. Страшно. В нашем прошлом интервью Вы сказали, что после того спектакля Вам запретили въезд во Львов. А когда уезжали в Израиль, то на таможне у Вас отобрали все рукописи, в том числе и повесть «Пленённые звёзды» о подростках колонии, с которыми проработали довольно долго. Собирались воспроизвести события тех лет и написать новую повесть…

– Да, спустя двадцать лет после тех событий я по памяти восстановил повесть и назвал её «Зона». Правда, это уже совсем другая книга…

– Расскажите, пожалуйста, о том времени и событиях, которые стали частью и Вашей биографии.

– Получив диплом филолога, я отправился на поиски работы. Поиски привели меня в колонию для малолетних преступников. Преподавание русского языка и литературы я успешно совмещал там с нелёгкой миссией воспитателя подростков. Те, кто до меня занимались «трудными» ребятами, долго не выдерживали, уходили. Как Вы понимаете, по понятным причинам: дети, а тем более те, кого жизнь изрядно покалечила, не прощают ни фальши, ни жестокости, ни бездушия по отношению к себе и к тем, кого считают своими друзьями.

– После прочтения «Зоны» меня долго не покидали её герои. Особенно главный герой, прообразом которого являетесь Вы. Наверное, нелегко было вернуться к своему прежнему душевному состоянию, снова пережить прошлое. Видимо, многое пришлось переосмысливать уже с позиции сегодняшнего дня, с позиции человека, пропустившего через себя толщу событий и перемен?

– Да, конечно, надо было мысленно окунуться в события двадцатилетней давности, в ту зону содержания малолетних преступников с уже исковерканной судьбой, в зону, где они ещё больше ожесточаются. А им ведь так дорого каждое доброе слово, каждый тёплый взгляд. И хотя я со своим подходом к воспитанию ребят был опальным в среде педагогов и воспитателей, обитатели колонии ко мне относились хорошо. Наверное, потому, что я не вписывался в рамки того режима, где не было места жалости и состраданию.

– В центре повествования – судьба подростка Толи Литвинова, озлобленного и непримиримого. Воспитатель сердцем чувствует своего подопечного и помогает ему развить дарование художника, незаурядные способности к живописи…

– Да, и потому сердце мальчишки постепенно оттаивает, подросток тянется к добру и справедливости. Знаете, Толик этот навсегда остался в моей благодарной памяти. Совсем ещё мальчишка, он погиб, собою заслонив меня от пули.

– Эдуард, мне сложно порой определить, что в Вас превалирует: писательство или педагогика. Для всех Вы – талантливый поэт и прозаик, главное для Вас – литература. Видимо, фундаментом для неё стал Ваш богатый опыт воспитателя и учителя?

– Когда меня просят назвать свою профессию, я не говорю: «педагог», скорее назову её близким и понятным каждому, тёплым словом: «учитель».

– Думаю, это соответствует и Вам, и Вашему творчеству. Ваши книги настолько поучительны, настолько полно раскрывают психологию, характер, манеру поведения людей, что образы героев стихов, поэм и повестей воспринимаются нами без прикрас, без надуманных характеристик и поступков. Вы давно уже уехали из России. Сейчас много говорят о ней. Как видится Вам будущее этой страны?

– Вижу Россию раздробленной. Сегодняшняя её политика ведёт к тому, что у многих людей формируется чувство ложного патриотизма. Нет истинного. Но если откровенно, то не всё гладко в этом отношении и в нашей с Вами стране. Мы недостаточно работаем с молодёжью, отстаём в пропаганде, в спорте, в литературе. У нас сотни замечательных поэтов, пишущих на русском языке. Но тем, кто занимается пропагандой нашего образа жизни, не приходит в голову взять на себя издание наших книг, которые с удовольствием прочитали бы и в России тоже. Глядишь, пополнились бы ряды молодых репатриантов нашей страны.

– Остаётся ли у Вас время для чтения? Ваши любимые писатели и поэты?

– Потрясла меня недавно прочитанная книга Мнухи Брук «Семья из Сосновки». Повествование идет от лица девятилетней еврейской девочки. Честная и искренняя повесть. Очень люблю читать Марка Лисянского, Евгения Евтушенко, Роберта Рождественского, Андрея Дементьева – всех и не назовёшь. Знаете, я даже иногда выкраиваю время, чтобы отредактировать книги моих друзей. Вот недавно вышла из печати книга «Годы лихолетья» Марии Гуральник, сборник стихов Владимира Маркина.

– Ваш быт прост и строг – одна комнатка в хостеле. Зато стихи раздвигают стены, и мы попадаем в огромный мир, наполненный событиями, страстями, переживаниями…

– Но я не засиживаюсь дома. В своё время мы с женой выезжали в Европу. Однако в результате поездок стихи не рождались. Чаще они приходят ко мне во время прогулок по нашей Хайфе.

– Вы недавно перенесли операцию на сердце. Как чувствуете себя?

– Знаете, на творчестве эта операция не отразилась. Наверное, я просто «стихоман».

– Всё такой же бурный творческий поток… Откуда бьёт родник? Что даёт ему силу?

– Объяснить невозможно. Знаете, это, наверное, как хорошо настроенный инструмент, к которому только прикоснись – и он зазвучит.

– Эдуард, спасибо, что позволили мне на время побыть в роли Вашего духовника. Вам стало легче после исповеди? А впрочем, этот вопрос из нашего диалога можно было бы исключить, ведь говоря Вашими словами, «Лучший ответ – в ответе только себе самому»…

– Ну, почему же исключить? Как ни исповедуйся, а душа всё равно болит об одном: во всём мире по-прежнему воюют. Какую страну ни возьми – всюду люди убивают друг друга. А у человека жизнь – одна-единственная…

– Так пусть же те, в чьих руках судьба людей, услышат Ваши исповедальные стихи-молитвы. И может так случиться, что кто-то, прикосувшись к Вашим произведениям, так же, как и Вы, найдёт своё поющее дерево.

– Может быть…